Наркозависимость – это болезнь, которая поражает всех. И богатых, и бедных
Герой нового выпуска рубрики «Коллаж» - Дан Ерушевски из Кишинева. В свои 36 лет Дан много лет провел в борьбе с наркотической зависимостью, несколько раз отбывал наказание в тюрьме и в какой-то момент потерял веру в то, что все это когда-нибудь закончится. Сегодня Дан репортер в общественной ассоциации «Позитивная Инициатива», у него есть любимая девушка и большая мечта. Которая, судя по его упорству, обречена на исполнение.
Я прочла несколько твоих интервью перед нашим разговором. Оказывается, твой папа был журналистом, а мама учительницей. Очень интеллигентная семья, на мой взгляд. Как так вышло, что в такой семье вырос наркопотребитель, который в 20 лет уже серьезно…
Торчал на наркотиках?
Именно.
Не секрет, что наркозависимость – это не про определенных людей или категории общества. Это болезнь, которая поражает всех. И богатых, и бедных, и образованных, и необразованных. Эта болезнь неразборчива, она может поразить любого. Не думаю, что в моем случае это как-то связано с семьей или моим воспитанием. Хотя в таких семьях довольно часто ставят высокую планку и навязывают завышенные стандарты. Как правило, уход в наркотики в таких семьях происходит в виде некого протеста. Не могу сказать, что это мой случай.
Твои родители были строгими?
Да и со стороны моих родителей было достаточно много контроля. Хорошо это было или плохо – не могу сказать. Но, по сравнению с другими ребятами, у меня было меньше свободы и больше контроля.
Часто приходилось слышать фразу из разряда «Не хочешь стать дворником, учи английский»?
Да конечно. Это вообще очень типичное для советского периода мышление. Все эти предрассудки, а-ля «А что скажут люди?». Но опять же, я думаю, что будет не совсем объективно связывать мое воспитание и то, что я получил от родителей, с моей наркозависимостью. Потому что не в этом причина.
Знаешь, меня тут недавно сын спросил: «Мам, а наркотики – это плохо?». Человеку 9 лет. Я тогда поняла, что вот эта планка под названием «пора поговорить» очень сильно упала. В твоей семье был ли разговор о том, что наркотики – это плохо?
Конечно были разговоры, но если я сейчас не могу их припомнить, значит не было такого уж детального обсуждения. Конечно мне всегда говорили, что наркотики и преступность – это плохо. И все это заканчивается плачевно - либо тюрьма, либо смерть.
Помнишь момент, когда ты рассказал родителям, что ты уже наркоман? Такой разговор начистоту.
Да, но в моей семье открытый разговор состоялся, когда у меня уже все было очень и очень плохо. Хотя конечно же они замечали какие-то признаки, находили легкие наркотики.
Но ты все время находил этому оправдание?
Я все отрицал. Когда у меня находили что-то, я начинал отрицать, клялся и божился, что это больше никогда не повторится. А потом начинались эти драматические сцены на кухне. Открытая беседа о том, что у меня проблема, состоялась, когда все уже было очевидно.
Когда это было?
Когда из квартиры начали пропадать вещи. Я уже приходил домой в очень неадекватном состоянии, родители проверяли мои руки, находили проколы. И когда уже было глупо это отрицать и дальше притворяться, я признался в том, что у меня серьезная проблема, я колюсь уже столько-то времени, и мне нужна помощь. Но я тогда еще не был готов к этому, и мы обходились очень простыми вещами, дезинтоксикацией в наркологическом диспансере, например. Я понимал, что это не поможет, но если это успокаивало родителей – соглашался. Но бросать не был готов. Я знал это, но не говорил.
Мама и папа по-разному реагировали?
Конечно. Оба сильно переживали, но реагировали по-своему. Папа был более строгим, он говорил: «Или ты бросаешь, или собирай монатки и уходи. У нас своя жизнь, мы хотим еще пожить». Мама была мягче, она психолог по образованию, она все время пыталась со мной проработать мои проблемы и тушила все эти папины порывы «Или бросай, или уходи».
Когда настал момент и тебя выгнали из дома?
Мне было 27 или 28, точно не помню. К тому моменту мы с родителями прошли уже все этапы. Меня возили в наркодиспансер, к народным целителям, шаманам, я пил травяные настойки, ходил к психологам, ездил в монастыри. Отчаянная ситуация требует отчаянных мер, и мне пытались помочь всем, чем угодно. Мы прошли всю эту карусель много раз. Но в очередной раз родители пришли с работы, и дома не оказалось компьютера - мне просто дали сумку и выдворили. Но предупредили: «Захочешь пройти реабилитацию - приходи, мы все устроим, но твою наркоманию мы не поддерживаем». Кстати, по-настоящему мне помогли именно тогда. Только после этого я задумался о том, что моя жизнь вышла из под контроля, и мне нужно что-то с этим делать. Очень важно, чтобы наркозависимый человек столкнулся с последствиями своего потребления. И я представляю, как это трудно, но родные и близкие должны ему в этом помочь.
И куда ты пошел?
К друзьям. Долгое время жил то у одного, то у другого.
К тому моменту ты уже отсидел тюремный срок?
Первый раз я сел в тюрьму в Великобритании в 22 года, я уехал туда по программе «Work & Travel». Там я подсел на серьезные наркотики. Меня судили много раз. В английской тюрьме я провел в общей сложности год. Когда я вернулся в Кишинев, в тюрьму я попал аж через 7-8 лет. Мне тогда был 31 год.
Извини за странный вопрос, но каково это сидеть в английской тюрьме и в молдавской. Чувствуется разница?
Это вообще два разных мира. В Великобритании меня не торопились сажать за решетку. Меня семь раз судили и все семь раз находили альтернативу. Они каждый раз пытались мне помочь. Им просто невыгодно было содержать меня в тюрьме, тратить на меня бюджетные деньги. Я прошел через лечение, штрафы, общественные работы, условный срок. И когда я уже исчерпал все варианты, только тогда меня посадили. Эти люди сделали все возможное, чтобы я дальше этого не повторял.
Когда ты сел в молдавскую тюрьму, отношение сильно отличалось?
Молдавский опыт правосудия – это другая крайность.
На что оно нацелено?
На наказание и изоляцию от общества. Если заграницей мне пытались помочь и предоставить альтернативу, чтобы это больше не повторялось, то цель молдавского правосудия – сделать так, чтобы меня не было видно и слышно как можно дольше. В самой тюрьме даже не пахло перевоспитанием, абсолютно. Я попал туда на серьезных ломках и планировал воспользоваться заместительной терапией метадоном, но сами заключенные не одобряют этого. Там своя иерархия, свои правила. Мне ясно дали понять: «Если хочешь жить в хороших условиях и находиться в хорошем статусе – метадон не для тебя». Пришлось терпеть.
Сколько ты провел в заключении в общей сложности?
Четыре раза я отбывал срок в Великобритании, в общей сложности год. Здесь в Молдове меня осудили на семь лет. В тюрьме я провел 4,5 года.
Тебя освободили условно-досрочно?
Да. Также мне сократили срок из-за плохих условий содержания, плюс я попал на реабилитацию в терапевтическое сообщество «Катарсис» в тюрьме Прункул (Терапевтическое сообщество при тюрьме Прункул в Молдове было открыто в августе 2018 года – прим.ред.). Там я стал первым заключённым, который предоставлял услуги перевода, находясь под стражей. Даже зарплату получал.
Когда ты вышел, что это было за ощущение? Что чувствует человек, когда выходит на свободу?
Знаешь, я себе много раз представлял этот момент. В моей голове это выглядело так – птички поют, светит солнце, на заднем фоне музыка и все в том же духе. Но на самом деле это не так. Это был полный шок. Несколько дней я буквально ничего не ощущал, меня как будто парализовало. Помню тот день, когда ко мне в камеру зашел человек и сказал: «У тебя 15 минут на сборы, за тобой сейчас придут». И меня как будто ударили молотком по голове, мозг онемел. Я ничего не чувствовал, мало о чем думал и пытался принять новую реальность. А потом начал размышлять, чувства вернулись и постепенно все нормализовалось. У меня на тот момент был четкий план - 2 недели на адаптацию, а потом работать. Я точно знал, куда я иду, чем я буду заниматься, причем во всех сферах своей жизни. Было ли мне трудно? Нет, потому что я очень много усилий приложил для того, чтобы не привыкать к тюремным принципам и менталитету. Я очень сильно им сопротивлялся, потому что это кардинально отличается от того, что я считаю адекватным и нормальным.
Давай поговорим про реабилитацию. Ты полтора года пробыл в терапевтическом сообществе «Катарсис». Как это было и почему ты считаешь, что это работает?
Я ведь уже проходил реабилитацию в подобном сообществе, только на свободе, в Новых Аненах (речь о терапевтическом сообществе «Позитивная Инициатива» в молдавском районе Новые Анены – прим.ред.). Почему это эффективно? Потому что очень комфортно, когда ты проходишь реабилитацию не один. Когда вокруг тебя есть такие же люди, как и ты. И они могут стать примером. Лично я могу прочитать множество книг, но если я увижу хотя бы один живой пример, для меня это лучший стимул и мотивация. Если у него получилось, получится и у меня. Сама 12-шаговая программа спроектирована идеально, чтобы проработать саму суть зависимого поведения. Не просто «Да, я наркоман, давай поговорим об этом». Ее цель обнаружить источник проблемы.
Ты ведь планируешь написать книгу, уже есть название и дедлайн?
Два года я себе дал по времени, но пришлось продлить дедлайн. Дело оказалось непростым, плюс я был сильно занят на работе. Помимо всего прочего, я ведь получаю степень магистра в университете. Название книги есть, но я не хочу пока его раскрывать.
Хорошо, пускай это будет сюрприз.
Кстати, я пишу ее на-английском.
Ну ты даешь. Нам пора заканчивать, поэтому давай под конец какой-нибудь вопрос про жизнь. Через 5 лет где и кем ты себя видишь?
Я очень хочу купить машину и получить авторизацию на переводы. Но это так, материальное. Глобально я хочу переехать из страны, как бы печально это не звучало. После того, как я пожил в Великобритании, мне трудно жить в Молдавии. Непатриотично звучит, да?
Но честно.
Конечно, зачем пытаться что-то из себя изображать? Я сто процентов перееду, скорее всего это будет Европа. Если же мы говорим про пятилетние планы, то я себя вижу переводчиком в другой стране, в лучшем случае - у меня своя фирма по переводам. Если моя книга конечно будет успешной, я буду продолжать писать. Вот такие планы.
Кстати, какие у тебя сейчас отношения с родителями?
Папа умер, когда я отбывал наказание в Молдове. Для меня это было очень болезненно. Мои родители очень долго боролись за то, чтобы я бросил все это дело и стал успешным. Они так сильно хотели это увидеть, так долго ждали. И когда папа умер, моей первой мыслью было: «Не дождался». И меня просто разрывало на куски, но в какой-то момент я понял, что если сейчас полностью не остановлюсь и кардинально все не поменяю, то все закончится намного хуже. И вот тогда я и пошел в терапевтическое сообщество. А с мамой у меня очень хорошие отношения, она наконец-то обрела спокойствие, радуется моим успехам и поддерживает меня во всем.
Что бы ты сказал папе сейчас, если бы он был жив?
Думаю, мне бы не пришлось много говорить. Вообще я из тех людей, для которых слова мало что значат, это всего лишь воздух. Сегодня они есть, завтра их нет. Намного ценнее поступки. Но если бы папа был жив, я думаю, его бы переполняла радость, потому что этот кошмар закончился, и его сын состоялся.